— Как в жизни мальчишки из степного поселка появилась опера?

— Это длинная история. Я родился в Степногорске в 30 километрах от Запорожья. Профессиональных музыкантов в семье не было, но с детства мама приучала меня к украинской народной песне. Позже отдала учиться игре на аккордеоне в музыкальную школу. О нашем поселке надо рассказать отдельно. Когда-то там была шахта, поселок нормально существовал, а потом шахта закрылась. Был клуб, а в нем вокальная студия. Как-то зашел музыкант из Петербурга, который каждый год приезжал отдыхать на Азовское море. Услышал меня и загорелся: «Вам надо петь!»

Нашел мне в Запорожье педагога по вокалу — Людмилу Михайловну Вайло. Почти два года я занимался с ней дважды в неделю. Это было несложно, дорога занимала всего час. А потом она посоветовала поехать в консерваторию прослушаться. Я понятия не имел, что буду петь оперу. Но Людмила Михайловна распевала меня классически, академически. Мне это нравилось. Хотя учиться я собирался в медицинском, химия и биология давались мне легко. И я даже поступил. Но не проучился там и дня.

Я ни разу не был в оперном театре, не слушал ни одной оперы. Приехал на прослушивание в консерваторию и поступил на подготовительное отделение. Завкафедрой Колесник Евдокия Васильевна сказала: «Приезжай учиться!» — и отправила к моему педагогу, Кабке Геннадию Николаевичу, с которым я занимался семь лет консерватории и занимаюсь по сей день.

— Как отнеслись к такому повороту ваши родители?

— Отец — абсолютно немузыкальный человек, он не понимал моего решения, вообще не имел понятия о профессии оперного певца. Мама — человек открытый и смелый, она приветствовала. Я остался в Киеве.

— Жили в общежитии?

— И до сих пор живу в общежитии. Если все будет хорошо, то надеюсь скоро переселиться в свое жилье. В консерватории у меня был очень интересный подкурс, там я понял, чем я буду заниматься. В общежитии были хорошие соседи, очень талантливые ребята, которые мне немного показали оперу, хороших исполнителей, заинтересовали.

Когда приехал на второй курс, педагог мне сообщил: «Будешь участвовать в конкурсе имени Лысенко». Мне был 21 год, участники взрослые, до 35 лет. В итоге занял второе место на конкурсе. Иностранное жюри впечатлило, что, несмотря на возраст, я справлялся с достаточно сложным материалом.

Огромную роль в моем развитии сыграла Людмила Монастырская. Уверенность в себе, возможность заниматься с хорошими коучами, — все это благодаря Людмиле Викторовне. Она прослушала меня, взяла к себе на концерт, мы исполнили несколько дуэтов. На том концерте был Анатолий Соловьяненко, он пригласил меня в стажерскую группу. Я, кстати, последний стажер в нашем театре. После этого группу закрыли — недостаточно денег, и очень жаль, потому что такая группа — отличная возможность для молодых певцов.

После этого концерта Монастырская познакомила меня со своим зарубежным менеджером Дэвидом Завалковски, а он дал мне возможность бывать на мастер-классах у педагога Марины Шагуч и известного итальянского коуча Массимилиано Булло, который 37 лет проработал в Ла Скала. Я очень благодарен этим людям, которые многое мне дали. Но и сейчас, приезжая в Киев, обязательно прихожу в консерваторию к своему педагогу Геннадию Николаевичу Кабке. В вокале ты всю жизнь либо с кем-то занимаешься, либо кого-то учишь, иначе сохранить форму и технику невозможно.

После конкурса имени Лысенко я впервые вышел на сцену как оперный певец на третьем курсе в рижской опере. Тогда директором театра был Андрейс Жагарс. Он делал молодежную программу в своем театре. Будучи в Киеве, пришел в консерваторию, послушал студентов. Я был тогда на 30-40 килограммов больше, чем сейчас. Жагарс сказал: «У тебя есть два месяца, худей и смотри партию Ленского. Приедешь на мастер-класс, если педагог тебя одобрит, будешь петь». У меня все получилось.

— Как восприняли ваш успех близкие?

— У мамы и ее братьев была очень трудная жизнь, но у всех есть голоса. Мои дяди, мамины братья — тенора, если бы они занимались, это была бы целая династия. Мама всегда любила петь и потому радовалась за меня. Отцу, как и многим мужчинам поселка, пришлось после закрытия шахты ездить на заработки в Москву. Он толком не видел, как мы с братом росли. Впервые в жизни отец увидел меня на сцене большого зала московской консерватории на конкурсе имени Глинки, где я вышел в финал. Когда услышал, как отзывалась публика в зале, увидел реакцию жюри, он успокоился и теперь не просто поддерживает меня, но и гордится. Сейчас отец интересуется оперой, задает мне много вопросов о классической музыке, включился в эту игру. Мы с братом поддерживаем родителей, им стало чуть полегче.

— Как вы входите в образ, готовитесь к новой партии?

— Я не из тех, кто с самого утра ни с кем не общается, настраивается на вечерний спектакль. Работа над образом происходит дома, когда я учу роль. Учу залпом, не сплю ночами. Могу сутками заниматься. Выстраиваю мизансцены, внутренний диалог, вижу собственную режиссуру. Хотя мне приходится работать с другим виденьем, я открываю свое понимание, делаю постановку внутри себя, нанизываю эмоции на слова, как учил Анатолий Паламаренко.

Начав работать на сцене, ощущаешь специфику и спектакля, и работы оркестра. Тогда начинаешь что-то менять, добавлять. Где-то на пятом спектакле выстраивается полностью линия. За день до спектакля я повторяю партию в медленном темпе. Одновременно повторяю не только ноты, но и тот диалог, который заучил внутри себя. А дальше я очень нервничаю, много разговариваю. Прекращаю нервничать, когда выхожу на сцену. Просто некогда, передо мной стоит столько задач одновременно!

— Какие партии интересуют вас в будущем и как видите развитие своего голоса?

— Посмотрим куда приведет меня природа. Надеюсь, что к сорока годам будут и «Аида», и «Турандот», и другие подобные партии. Пока я придерживаюсь лирического репертуара. Очень опасно браться за такие вещи раньше времени. Испортить голос легко даже при абсолютной правильной технике. Музыка провоцирует на эмоции. Если торопиться, можно напеть за год-два так, что потом не восстановишься никогда.

— Расскажите о берлинской постановке «Фауста». Как вы справились с таким количеством движения? Как вообще оцениваете такие динамичные постановки?

— «Фауст» у меня хорошо выучен и выстроен внутренне, я понимаю, о чем пою, это самое сложное, а мизансцены — не проблема. Есть проблемы, когда в мизансценах нет смысла. Здесь постановка была логичной, были спорные моменты, но действие не отвлекало зрителя от музыки как главного. Мне не пришлось что-то менять в понимании этой оперы. А еще это интересный опыт.

— Что вы думаете об Опералии Доминго? Почему не участвуете в ней?

— Третий год не прохожу. Есть два конкурса, на которых очень хотелось бы попробовать себя: Опералия и ВВС Кардифф. Пока есть время (возраст участников — до 32-35 лет) — надо попробовать исполнить. И в следующем году обязательно подам заявку на Опералию снова.

— Есть ли спектакли, которые вы считаете неудачными для себя и почему?

— Каждое произведение нужно хорошо изучить. И когда ты это сделал, все интересно и понятно. Есть спектакли, которые хотелось бы спеть, но рано по возрасту и так далее. Многие мне говорят: «А что насчет Каварадосси?». Я отвечаю, что в ближайшие лет пять и не подумаю петь такой репертуар. Конечно, бывают неудачные выступления. Я практически каждый спектакль записываю на видео и потом анализирую, работаю над собой.

— С какими преподавателями регулярно занимаетесь и чем?

— Подтягиваю английский. К счастью, у меня была школа с углубленным изучением английского. В прошлом году попал во Францию на мастер-класс от Лионской оперы и понял, что надо учить французский. Вообще я перевожу тексты всех спектаклей. Пока не переведешь и не поймешь — выучить невозможно. Когда я перевожу дословно и знаю, что значит каждое слово, мне гораздо легче и получается убедительнее. В итальянских и французских партиях акцентируюсь на фонетике. К сожалению, сейчас пока некогда выучить итальянский. Хотя это идеально — хорошо знать язык и петь в оригинале. Это колоссально улучшает качество исполнения. В Киеве занимаюсь со своим педагогом в консерватории и по возможности — с итальянским коучем.

— В чем разница между работой оперного певца у нас и за границей?

— Мне повезло — у меня лучший концертмейстер в нашем театре, Майя Павловна Шляпочник. Вообще нам очень повезло: можно выписывать уроки с концертмейстером и заниматься, сколько хочешь. За границей ты платишь за это деньги, тебе нужен коуч. Найти хорошего коуча — это большая редкость. Мне повезло, что я занимаюсь с господином Массимо.

Есть еще разница школ. У нас лучше развивают голоса, понимают, как это делать. В Европе больше развивают стилистику. Поэтому наши артисты, которые могут достаточно быстро адаптироваться к европейским требованиям, получают там колоссальный успех.Мой педагог Геннадий Николаевич давал мастер-класс в Литве, там жаловались, что у них нет хороших голосов. А после занятия с ним литовцы обнаружили, что у них, оказывается, есть голоса! Просто нужно их развивать.

— Зрители не так уж часто видят вас в Украине.

— Я работаю в Национальной опере Украины и хочу всегда оставаться ее солистом. А работа с различными дирижерами в разных странах — это бесценная возможность приобретения опыта. Мечтаю лет в 50 начать преподавать.

— Какие из мест, где вы выступали, вам запомнились более других?

— Не так много мест, где я был, но очень много, куда надеюсь попасть. В этом году два ярких впечатления — Берлин и Израиль. В Германии поразила самоотверженная работа всех певцов, они выжимают из себя максимум. Теперь я понимаю, что такое театр уровня Deutsche Oper.

В Израиле удивило, что 90% людей в театре либо говорят на русском, либо понимают его. Там был интересный дирижер, очень теплая публика. А еще попал в Иерусалим, святые места, Храм Гроба Господня. Это очень усилило впечатления от страны.

— Какую задачу ставите перед собой на будущее?

— Саморазвитие. Актерское мастерство, построение партий, внутренний диалог. Я знаю, в чем мне не хватает опыта и стараюсь развиваться в техническом, стилистическом плане. Не буду скромничать, я знаю, что мне дал бог, но теперь меня это обязывает. У меня есть память, голос, поэтому я обязан выжимать из себя максимум. И я хочу достигать этого максимума.

— Есть ли жизнь вне театра? Чем занимаетесь в свободное время?

— Люблю тишину и спокойствие. Все-таки я родился в маленьком поселке. Уже десять лет в Киеве, но городской шум все равно напрягает, не могу привыкнуть. По возможности иду куда-то в тишину, своего рода медитация. После работы, после спектаклей часто хожу пешком — около десяти километров. Это помогает выйти из образа. Если приезжаешь домой сразу после спектакля — очень тяжело, до четырех утра не можешь уснуть.

Я степной южный человек, мне хорошо дома, в степи. В городах угнетает недалекий горизонт. Дома вид на степь десять километров в одну и другую сторону, хорошо! Немного играю в компьютерные игры, есть такой грешок. Это помогает сменить вид деятельности. Еще хорошее переключение — книжку почитать.

Мои места силы — это природа: юг Украины, центр Франции, север Италии. Расстилаю покрывало, лежу, смотрю в небо. По мне какие-то букашки ползают, не трогаю их, терплю, наслаждаюсь единением с природой. После недели такого отдыха мне хватает сил на год. В прошлом году такую медитацию провести не получилось, было очень тяжело, долго входил в рабочий режим.

— Помогают ли поддержка зала и внимание поклонников?

— Я отношусь к профессии как к профессии. Как сказал мой отец: «У тебя работа нервомота». Грубо говоря, люди приходят в оперу, чтобы им помотали нервы, пережить какие-то эмоции. Для молодого певца вообще важно понять: это не чудо, не праздник, а работа. Просто кто-то работает у станка, а ты — на сцене. И свою работу надо сделать как можно лучше.

Конечно, поддержка публики — для меня — главный показатель для меня успешности выступления, насколько я сегодня был интересен и разнообразен. Оценка зрителей — это главная зарплата. Внимание тоже приятно, я отдаю отчет, что не совсем себе принадлежу. Раз уж взялся за такую работу — то все ради зрителя.